16 лет без Анны Политковской
7 октября 2006 года была убита Анна Политковская, российская журналистка и правозащитница. Убийца расстрелял ее в упор в лифте, одна из четырех пуль попала в голову.
Политковская была известна своими материалами на тему второй чеченской войны, писала об убийствах, пытках и похищениях на Северном Кавказе.
Она участвовала в переговорах с террористами во время захвата заложников на Дубровке в 2002 году. Узнав о захвате заложников в школе №1 в Беслане в 2004 году, журналистка отправилась на место происшествия, но на борту самолета она получила тяжелое отравление. Анна считала, что ее отравили специально — чтобы не дать участвовать в переговорах.
Анна Политковская жестко критиковала российские власти, президента Владимира Путина и главу Чечни Рамзана Кадырова.
В 2014 году двоих фигурантов дела об убийстве Политковской — Рустама Махмудова и Лома-Али Гайтукаева — приговорили к пожизненному заключению. Первого признали исполнителем, второго — организатором. Еще троих признали посредниками в организации убийства, они получили по 20, 14 и 12 лет лишения свободы.
Также по делу об убийстве был осужден подполковник ГУВД Москвы Дмитрий Павлюченков: его сотрудники в рабочее время следили за Анной. Он заключил сделку со следствием, дело рассмотрели в особом порядке. Павлюченкову назначили 11 лет лишения свободы.
Имена заказчиков убийства Анны Политковской до сих пор официально так и не названы.
В 2018 году ЕСПЧ присудил семье журналистки компенсацию в размере €20 тыс. Суд постановил, что расследование убийства было неэффективным.
«Страна времён Путина — это годы молчания о главном», — сказала однажды Политковская. Сама Анна о главном никогда не молчала.
Светлая память.
polniypc
#АннаПолитковская «Вторая чеченская»
«Поговори мне еще, сука!»
Упавший вертолет стал и причиной блокады, и поводом к ее продолжению на неопределенное время. И неважно, кто все устроил, — важно, кто за все получит сполна.
Ночью с 17-го на 18-е Грозный сотрясали мощнейшие «зачистки». Мужчин хватали по домам, и женский вой вслед увезенным сыновьям, мужьям, братьям, соседям стоял над городом, смешиваясь с автоматными очередями и грохотом минометов.
К шести утра 18 сентября блокадный рассвет вытеснил блокадную ночь, напичканную стрельбой. Бронетранспортеры, облепленные продрогшими, злыми и невыспавшимися людьми в черных масках, поджидали грозненцев, по необходимости выползающих на улицы.
А необходимость только одна: кому-то обязательно надо идти на работу. Медикам, например. Больные-то ждут…
Делаю щелочку в занавеске, хозяйка комнаты шепотом умоляет не обнаруживать себя, увидят «маски» — обстреляют.
Через щелочку рассматриваю пустую улицу за окном. Это Старопромысловское шоссе. В пяти метрах от щелочки — бронетранспортер. В десяти — тоже. Куда дотягивается зрение — бронетранспортеры везде. Солдаты, сидя на броне, грязно и без причин матерятся. Некоторые явно нетрезвые. Другие глушат воду из пластмассовых бутылок — похмельный синдром. И вот, мелкими шажками, с оглядкой, опаской и постоянными остановками по шоссе движется молоденькая медсестра. Она в белом халате, одела его, конечно, специально, чтобы солдаты видели, что медработник, и пропустили. Она идет на работу, совсем рядом тут 9-я грозненская горбольница. О ней всем в Грозном, и военным, и гражданским — все же не хотят умирать — известно, что 9-я — единственная, не прекращавшая работать ни при каких обстоятельствах. 9-я тут совсем поблизости. Медсестре осталось несколько метров…
Вот медсестра выставляет вперед ногу и ждет, не выстрелят ли? И только потом подтягивает другую, от страха согнутую в коленке. Похоже на балет, но это жизнь…
Так, «ползком», медсестра и «движется». Солдат это явно развлекает. Они матерятся еще пуще.
Медсестра на дороге совсем одна — никого, кроме тех, кто ее поджидает на бронетранспортере и уже взял на мушку, и тех, кто сзади и тоже держит палец на спусковом крючке.
Наконец надоело. На медсестру истошно орут: «Стоять!» Это солдаты сзади. И вдруг, от этого окрика, совсем неожиданно девушка становится смелой — она выпрямляет коленки и быстро и решительно уходит куда-то в сторону. Прочь. Ее провожает автоматная очередь.
Над Старопромысловским шоссе опять тишина. Потом появляется группа женщин — человек десять.
Медленно и тоже наощупь они пытаются продвинуться по направлению к зданию Ленинской районной военной комендатуры — ее ворота как раз напротив моей щелочки. Это матери, жены, сестры арестованных во время ночной «зачистки» мужчин. Они идут в комендатуру узнать, какой выкуп будет назначен за их мужчин. Выкуп — обычная практика в Чечне. Надо успеть с рассветом, пока арестованных из комендатуры не увезли еще куда-то, тогда можно вообще никогда и нигде человека не найти.
— Пошли отсюда! — Матери, жены, сестры утыкаются в смачный плевок с БТРа.
— А вон те, — начинают наперебой объяснять женщины, указывая в сторону предыдущего БТРа, — сказали нам сюда идти…
— П-п-пшли отсюда! — Люди в «масках» щерятся, будто голодные волки, цедят слова сквозь зубы. — Кому сказано! П-п-пшли!
И опять мат. У женщин с ходу воспламеняется истерика.
— Дайте жить… Наших забираете… Грабите… Матерей своих вспомните…
— Поговори мне еще, сука! — вопит БТР, заводя себя матом. — Сказали же вам: уезжайте отсюда! Нечего здесь жить. Наше это.
Женщины с рыданиями отступают. Слышится:
«А куда нам уезжать?»
«Кто нас где ждет?»
Вслед группе женщин выдвигается военный — по виду офицер. Ему отдана роль «доброго следователя», появляющегося после «злых». Он о чем-то шепчется с женщинами (о выкупе), и, обнадеженные, те быстро и деловито расходятся. С офицером продолжает спорить лишь одна, но через пару минут и она уходит — компромисс, видимо, достигнут.
Этот офицер — посредник-финансист. Таких тут много. В каждой воинской части, в каждом подразделении, в каждой комендатуре. Поскольку работорговлю арестованными осуществляют везде — повсеместно, и каждый участник финансовой цепочки рассчитывает на свою долю. Этот офицер сказал каждой, какой следует принести в комендатуру выкуп, чтобы «ее» мужчину к вечеру отпустили. Обычная история: «зачистки» с целью ловли боевиков завершаются примитивным торгом: товар — деньги — товар.
Правда, касается это не всех. Потому что не все способны добыть денег — Чечня обнищала. Не все успевают к поставленному офицером сроку. И тогда следы арестованных теряются. Или посредник объявляет, что теперь речь уже идет о выкупе трупа… А труп уже стоит дороже, чем живой, — так постановлено военными, знающими, что нет для чеченца хуже муки, чем не соблюсти по правилам похоронный обряд для сына, отца, брата.
Так второе блокадное утро подходит к концу.
